«Нас пока не посадили, потому что мы громко заорали»

С начала осени в России набирает популярность движение родственниц мобилизованных «Путь домой» — они требуют вернуть их мужчин из Украины. Женщины из разных городов страны устраивают флешмобы, выходят на пикеты, размещают на своих автомобилях наклейки «Vерните мужа я Zа#балась» и так далее. Их манифест: «Нас на*бали, и вас на*бут… Мы не только жаждем освободить наших любимых, но и хотим выбить минимальные правовые гарантии для всех». Движение блокируют в соцсетях, обвиняют в работе на украинцев, к активисткам приходит полиция.

Это уже вторая волна российского женского протеста. Первая началась в прошлом году сразу после объявления мобилизации — 46-летняя жительница Самары Ольга Цуканова создала «Совет матерей и жен», когда ее сыну-срочнику предложили стать контрактником. 

Женщины из разных регионов России начали с публикации видеообращений, а уже через месяц штурмовали штаб Западного военного округа, Минобороны, Следственный комитет, администрацию президента, Госдуму, Генеральную и военную прокуратуры, а когда их не пускали — вставали в пикеты.

Меньше, чем за год, властям удалось задушить это движение, объявив Цуканову «иноагентом» и сделав ее фигуранткой уголовного дела. Как власти с ней воевали, Ольга Цуканова рассказала изданию «Истории и факты».

— В чем вас обвиняют?

— Пока и я, и все, у кого были обыски, в статусе свидетелей. Но свидетели часто становятся обвиняемыми.

В доносе, по которому возбудили уголовное дело, пишут, что я призываю к свержению госстроя, что на месте этой страны хочу построить новое государство. Это бред. 

Их интересуют «финансовые потоки». Какие потоки? У меня все потоки — зарплата моя на карточке. Но в материалах утверждается, что я распределяю какие-то финансовые потоки, организую съезды, «хороший психолог, ее слушают, люди за ней идут». Сначала думала: к чему это? А потом поняла: чтобы доказать, что я руководитель. 

Я и так уже «иноагент». Но мне говорят, что этого не забудут и не простят: объявляют меня «руководителем». Один из моих знакомых, который тоже занимается правозащитной деятельностью, сказал, что на моем примере хотят пройтись по всем движениям, которые защищают права срочников и мобилизованных. 

— Почему у вас обыски еще не прошли? 

— Возможно, со мной аккуратно действуют, потому что запугать пытались — не получилось: я все выкладываю в интернет. Когда меня задерживают, это всегда в прямом эфире. Они боятся огласки. Думаю, что нас пока еще не посадили, потому что мы громко заорали. 

С самого начала, как только началась вся моя деятельность по вопросам защиты прав мобилизованных, я была под прессингом. Начиная с ноября прошлого года за мной постоянно следят, не скрываясь. Следили и в Москве, и в Самаре, и в Волгограде, когда я к сыну ездила.

Люди, у которых есть знакомые в МВД, говорят, что есть приказ по всем регионам выявлять, как они говорят, «всю сеть»: то есть всех женщин, видимо, кто со мной общается. 

— Им, по-вашему, может что-то за это угрожать?

— В основном [ко мне] обращались обычные женщины с вопросами типа «такое заболевание у мужа — что делать?», «сын — студент мобилизованный» — таких, мне кажется, невозможно обвинить. У них и так горе. 

А на меня нападать можно — я показала женщинам, чего можно с помощью огласки добиваться — приехать открыто во все эти ведомства, в которых даже не предусмотрен нормальный прием. Я считаю, что им именно это страшно: когда люди объединяются. Не когда один человек ходит, обивает пороги, кланяется и слезами обливается — они к этому привыкли, а когда женщины приходят и не просят, а требуют разбираться в вопросах. Я считаю, мы должны требовать. Чиновники — это люди на зарплате, которые должны выполнять свою работу. 

— Чем закончились ваши походы? 

— Мы везде попали, куда только можно было сходить в нашей стране, по многу раз: в Минобороны, в приемную президента, в военную прокуратуру, Генеральную прокуратуру, к уполномоченному по правам человека, в Следственный комитет, в командование Западного округа, в Белгороде в военную прокуратуру — везде, где были хоть какие-то возможности добиться решения вопросов.

Последний раз — в апреле. Я подавала заявление в Генпрокуратуру, чтобы разобрались в правомерности законов об электронных повестках и срочниках-миротворцах. Что это вообще за издевательство? Всем же понятно, что миротворческие миссии — это всегда военный конфликт, мы это видели на примере Нагорного Карабаха. 

Результаты есть по конкретным обращениям: мне до сих пор по ним приходят ответы. Кого-то вернули из незаконно мобилизованных: было заболевание или многодетная семья. Но это единичные случаи. Все интересуются, как оттуда [с войны] вытащить. Никак не вытащить. Четко сказал [председатель комитета Госдумы по обороне Андрей] Картаполов: до конца «спецоперации» все будут там находиться. 

— А чем закончилась ваша борьба за сына?

— Я добилась того, чтобы он не подписал контракт. Он вернулся. 

— Что было самым эффективным, чтобы задушить ваше движение? 

— Объявить «иноагентом». Очень эффективный закон. Это жесткие меры — с этими отчетами, маркировками, штрафами… Причем Минюст сам не знает, что и как оформлять, нормально ответить не могут. Их ответы — на уровне «одна чиновница сказала по телефону», у них это никак не оформлено. 

И по «Совету матерей и жен», и по моему «иноагентству» мы судились в Замоскворецком суде. Там на эти дела выделено два человека от Минюста — и вся их работа в том, чтобы отвечать как под копирку. Я говорю [представителю Минюста]: «Скажите, в интересах какого государства, по-вашему, я осуществляю свою деятельность?». Он промямлил, что не знает. 

«Совет матерей и жен» признали «иноагентом» за то, что мы в телеграме репостнули СМИ, которое признано «иноагентом». Меня [формально] — за то, что я давала интервью СМИ, которые признаны «иноагентами». Хотя, казалось бы, какое иностранное влияние, если это я им рассказывала и «влияла» на них, а не наоборот? Странная у них логика. 

Я теперь боюсь позвать кого-то на эфир. Сижу в голове перебираю: «Кто мог бы пойти?» Вдруг после будут проблемы у человека?

Я общаюсь с одной женщиной, которую тоже «агентом» признали, и у них с адвокатом позиция — не выступать публично, чтобы с них сняли этот статус. Если молчать года два, ничего не делать, то, может быть, и снимут. И, мне кажется, часть людей, кого признали, так и затаилась. Но я не тот человек, который будет сидеть тихо. Меня очень раздражает и возмущает, что я «иноагент». 

Выделили сначала в список, а теперь — под уголовную статью. Так можно всех убрать. Сейчас вносят законопроекты о запрете «иноагентам» зарабатывать на территории России, хотят имущества лишать. То есть полностью становишься изгоем. Если человек уехал за рубеж и готов всю жизнь жить заграницей — понятно. Но я, например, не собираюсь никуда ехать. Почему я должна уезжать? Я хочу сделать так, чтобы эти крысы сами бежали. 

Журналистов и правозащитников признали первыми, чтобы никто к ним на эфиры не ходил, и люди без них остались беззащитными. Но писал кто про нас? Одни «иноагенты». 

— Как вы с таким статусом взаимодействуете с органами власти? 

— Конечно, я могу взаимодействовать. У нас есть и «иноагент»-депутат Мосгордумы — Евгений Ступин. 

Но обращений стало меньше еще до статуса и уголовного дела. Кто-то уже смирился, сложил руки. Кому-то начали выплачивать деньги, и человек успокоился — «хотя бы так». Кому-то пришли угрозы привлечь за «дискредитацию». Угрожали и военнослужащим, и самим женщинам после того, как они видео выкладывали. Рассказывали, что мужей собирали, и «с ними поговорили очень серьезно». 

— Вы следите за объединением родственниц мобилизованных «Путь домой»? Они, по сути, повторяют ваш путь. 

— Да, видела, что их полиция начинает вызывать. Видела, что пытались подать заявление на митинги, но давно не разрешают массовых никаких мероприятий — даже лет двадцать назад у нас в Самаре разрешали митинги только где-нибудь рядом с кладбищем, озером, на окраине города. Только люди, которые недолго в общественной жизни, так будут действовать. 

Поговорить кулуарно, за закрытыми дверями, с чиновниками, которые прикинутся очень добрыми и пообещают, что они все передадут наверх? А что мешает женщинам самим передать наверх, съездить в Москву? Почтальоном побыть чиновник региональный может, конечно. Но вопрос возврата мобилизованных, ротации, отпусков, решается президентом — главнокомандующим. 

С другой стороны, я очень рада, что женщины все равно объединяются, потому что нельзя замалчивать. Часть мобилизовали, а остальные успокоились: не трогают — и живут спокойно. И только эта часть [с родными мобилизованными] живет каждый день в ожидании похоронки, а вся остальная страна — как ни в чем не бывало. 

Когда в обществе есть массовые выступления, власть это учитывает. Думать, что все бесполезно, нельзя. Нам это внушают. Но на самом деле никогда никакие действия организованные не бывают бесполезными — они привлекают внимание. Да, с одной стороны, начинается прессинг, а с другой — и ответные меры, которые нужны. Я считаю, что из-за того, что «Совет матерей и жен» так активно проявился в прошлом году, второй волны мобилизации пока не было, хотя о ней говорили.